Андрей Макаров про зумеров и миллениалов

Зумеров называют «потерянным поколением». Почему они не смогут позволить себе купить квартиру даже через десять лет? Виктор Зубик, основатель компании Smarent,обсудил Андреем Макаровым, российским ученым, философом, культурологом, телеведущим и публицистом, теорию поколений – что заставляет миллениалов инвестировать в квадратные метры, а поколение Z — жить одним днем, арендовать и не мечтать о собственном жилье.

Андрей Макаров — российский философ, культуролог и доктор философских наук. Профессор Волгоградского государственного университета, известен как телеведущий, публицист и автор просветительских лекций по риторике, логике и философии. Специалист в области философии культуры, философии коммуникации, практической философии, философии образования, истории западноевропейской философии, теории памяти, критического мышления, теории поколений, метода сократического диалога, риторики.

По словам Андрея Макарова, теорию поколений часто приписывают Штраусу и Хау, на самом деле ее ключевые идеи были сформулированы еще Карлом Маннгеймом. Он исследовал немецкую молодежь 1930-х годов и выделил важное понятие — так называемые формативные годы, когда личность активно формируется. Для зумеров, например, это возраст от 10 до 17–18 лет. В этот период происходит переход от детства ко взрослой жизни, и человек, по сути, становится другим существом. Ошибочно думать, что ребенок — это просто «маленький взрослый». Детство и взрослость — это качественно разные состояния, а подростковый возраст — переходная фаза, в которой детский мир рушится, а взрослый еще не сформирован.

В это время подростки ищут ориентиры — будь то родители или старшее поколение, но одновременно сталкиваются с культурной установкой на самостоятельность, на «свою»жизнь. Взрослая реальность часто кажется подросткам непривлекательной, неинтересной. Это создает внутренний конфликт. Например, на рынке недвижимости всеструктурировано под взрослых или детей: детские площадки до 10 лет, квартиры с «взрослыми» окнами и интерьером. А для подростков — ничего. Считается, что это временное явление, на которое не стоит тратить ресурсы. Но именно в этот период появляется шанс на создание своего стиля, языка, реальности. Это время отталкивания и негативизма, и это нормально — нужна своя игра, свой путь.

Психологи подчеркивают: если подросток не проходит через кризис, это плохо. Внешне может казаться, что все спокойно, но «в тихом омуте черти водятся» — это внутреннее напряжение все равно проявится позже. Кризис — необходим, потому что старый мир уходит, а новый еще не выстроен. Иногда подросток просто копирует поведение родителей, становится «маленьким папой или мамой» — это синдром круглого отличника, когда творческий потенциал слаб, а адаптация происходит за счет подражания. В семьях с одним родителем, особенно в эмоционально близких, возникает тенденция «пересадки»своей личности в ребенка: мама (или папа) как бы продолжает жить через него. Это может не осознаваться, но навязывается через воспитание, и подросток вынужден сопротивляться.

Так рождается «драма юности» — сопротивление, приходящееся на конкретные исторические или культурные события, важные именно для этого поколения. Для миллениалов, например, таким событием стал распад СССР — он был формирующим, в то время как для других поколений он значил совсем другое. Эти уникальные переживания в формативный период создают так называемые «поколенческиепрограммы». Кто-то может скачать: «Они перерастут, это просто возрастное», но важно отличать возрастные явления от поколенческих.

И еще: есть понятие «когорта» — это все люди, рожденные в один период. Но не все когорты становятся поколениями. Поколение — это те, кто разделяет схожие программы, установки, переживания. Некоторые люди, даже будучи рожденными в конкретной когорте, могут не принадлежать к поколению в культурном смысле. При достаточной гибкости человек может менять программы, адаптироваться. В этом и состоит сложность, но и богатство теории поколений.

Андрей Макаров говорит о феномене «обзетивания» игреков: две программы начинают конфликтовать, и одна оказывается сильнее. Поколение Z «отжало» эстетику, и многие игреки хотят быть как Z. Например, стиль оверсайз — это не единственный пример, но он наглядный. Понятно, почему он вытесняет у игреков их неоклассику: она становится объектом насмешек и так далее. Появляются организмы вроде «скуф» и прочее.

На самом деле, всегда существует информационный конфликт между языками поколений — так называемый конфликт отцов и детей. Хотя правильнее сказать: конфликт старших и младших братьев. Виктор приводит пример: у него есть младший брат, который считает его скуфом, потому что Виктор не пользуется искусственным интеллектом и вместо ChatGPT использует тот же Яндекс. Андрей поясняет, что это попытка отстроиться — ценность отстройки. Например, Андрей скидывает мем своим «информантам», и они утверждают, что это уже устарело и скидывают в ответ более современный. Но когда Андрей пересылает этот же «более современный» мем другим, те точно так же утверждают, что «это утсарело». Это и есть проявление ценности отстройки. Причем она почти радикальная. Сейчас появляются так называемые локальные мемы — их понимает только узкая группа. В этом и прелесть: чтобы другие не понимали. Это "внутряк", свое.Желание собственности. Собственной игры.

По словам Андрея, часто путают собственность с недвижимостью, но есть и другая собственность — необходимая. Каждому человеку нужна собственность. Нет собственности — нет ума. Самая ближайшая форма собственности — это свое тело. По сути, тело — это тоже недвижимость, хотя оно движется. Но там сидит «я», как писал Павич: «Я сижу в своем имени, как гребец в лодке. Не могу заснуть, так тебя ненавижу».

Есть период в жизни человека, когда у него нет никакой собственности — например, у ребенка, который не осознает своего тела. Он даже не задумывается об этом. Есть стадия зеркала: дети разглядывают себя в зеркале, в деталях. Это — собирание себя. Таким образом, при разглядывании себя в стадии зеркала человек присваивает себе свое тело. Дальше — одежда как вторая кожа и так далее. Начинается экспансия. Но здесь нужно предупредить: берите по силам. Собственность — это бремя. Слишком большая «недвижимость» может подавить.

Простой пример от Виктора: если говорить про квартиру, то человеку, живущему в одиночку или вдвоем, чаще всего достаточно 50, максимум 100 квадратных метров. Но многие строят настоящие хоромы — дома по 500, 600, даже 800 квадратов. Это, по мнению Виктора, характерно в первую очередь для поколения X: такие дома массово строятся в поселках, но потом оказываются никому не нужными. Их сложно обслуживать, они дороги в содержании, а дети уезжают, оставляя родителей вдвоем на 500 метрах. И в этом — целая тема: сколько «квадратов» человеку действительно нужно?

Андрей рассуждает, что слово «дом» по-гречески — «ойкос», и оно означает не просто жилье, а экологическую, личную среду. Он родился в большом доме — на 600 квадратных метрах. Считает, что детство невозможно без сада. Комнат 12 — это минимум для полноценной жизни, а участок — хотя бы шесть соток. Это и есть твоя территория, твои соседи — формируется жизненное пространство, то, что немцы называют Lebensraum.Андрей вспоминает эксперимент Горфункеля: пациента усаживали у стены, а потом начинали постепенно приближаться к его лицу, до касания носов. Человек начинал ощущать тревожность — срабатывало внутреннее восприятие границ. Это и есть Lebensraum, не путать с личными границами: речь о пространстве как физическом ощущении.

Если бы участок был не шесть, а тридцать соток, возникло бы ощущение запустения — слишком много пространства для одного человека. Но если на такой территории живет семья, то вопрос не столько в числе людей, сколько в количестве ресурсов, направленных на «космологизацию» пространства. Ведь «ойкос» в переводе с греческого — это не просто дом, а целый космос.

Теснота сама по себе — ни хорошо, ни плохо. Она может формировать коллективизм, но тормозит индивидуализацию. А если человек живет один, например, на хуторе, — наоборот: растет индивидуальность, снижается коллективная вовлеченность. Важно найти баланс.

Андрей вспоминает статью Георгия Степановича Кнабе «Теснота как фактор римской жизни»: в Древнем Риме дома строили буквально один на другом. Европейская ментальность исторически связана с высокой плотностью проживания. Отсюда — вежливость как навык выживания в тесноте. В хуторах — другая логика: разухабистость, эмоциональность, но и теплая доброжелательность, потому что людей давно не видели.

Когда же люди живут слишком плотно — например, в метро в час пик — на них влияет уже не индивидуальная, а коллективная психика. Пространство становится «злым», и человек заражается этим. Он называет это «бесами». Именно поэтому, по мнению Виктора, люди предпочитают стоять в пробке в машине, в своей частной собственности, чем толкаться в переполненном вагоне.

Гармоничное расширение метража часто связано со стремлением к здоровому образу жизни. Существуют концентрические круги личной собственности: сначала тело, затем — Lebensraum, то есть минимальное свободное пространство, условно, свой «сад». Следующий круг — отношения с другими людьми в этом пространстве. Кому-то нужен даже дворец. Однако в Древнем Риме, например, большого личного пространства не предоставляли. Именно там появились первые клетушки, или апартаменты, — слово, которое стало привычным в европейском контексте.

Андрей согласен с Виктором, что тесные пространства использовались и как техника управления. На суде, например, должны были присутствовать истец, ответчик и их патроны, вся клиентела — в тесноте, в условиях сдержанности. Такие пространства формировали физическую осторожность, не давали возможности «разгуляться». Это была стратегия ограничения — в том числе мышления и поведения.

Андрей подчеркивает, что густонаселенные и разреженные территории формируют разную ментальность, хотя люди часто не осознают этого. Виктор подмечает, что богатые и обеспеченные чаще выбирают низкоэтажную застройку, где нет той самой социальной напряженности. И дело не только в деньгах: даже язык формируется пространством.

Например, армянский язык — это горы, резкие границы, ограничение взгляда и движения. Финский язык — отражение пространств Калевалы. Московская речь — с тягучими гласными. Когда Андрей говорил так на одесском рынке, продавщицы смеялись над его «растянутой» речью — там привыкли говорить быстро. Эти особенности — проявление того, что он называл духом пространства: дух леса, дух пустыни — каждый коллектив вбирает в себя атмосферу среды.

По мнению Андрея, человек принадлежит языку, а не наоборот. Люди ошибочно думают, что владеют языком. На самом деле язык владеет людьми. Именно поэтому эмигрантам так сложно — даже выучив новый язык, в них остается Muttersprache, язык-матрица, встроенный в детстве. Он может забыться, но все равно определяет существование. Отсюда — экзистенциальная тоска: не по березкам и не по пейзажу, а по времени детства.

Андрей убежден, что Родина — это земля, а язык — это время. Люди тоскуют не по месту, а по ушедшему времени игры, свободы, открытости. Именно с этим связана настоящая ностальгия. Поэтому, возвращаясь в родные места, человек часто сталкивается с разочарованием — там ничего нет, кроме слабой, кратковременной ностальгии. Пространство изменилось? Нет — тоска была по времени.

Переходя к вопросу поколений, Виктор отмечает, что более взрослое поколение, особенно поколение X, убеждено в необходимости недвижимости. Для них собственный угол — признак стабильности: «идите, покупайте квартиру», «берите ипотеку». Он наблюдал, что это поколение часто получало недвижимость в результате приватизации или в награду за труд, а не покупало ее в прямом смысле. Сейчас многие из них вкладываются в недвижимость и считают это источником сохранения капитала, хотя не умеют ни управлять недвижимостью, ни правильно ее выбирать. Например, покупают огромную однокомнатную квартиру в 60–100 квадратов и пытаются ее сдавать, не понимая рыночных механизмов.

По мнению Андрея, причина такой тяги поколения X к недвижимости как к способусохранения капитала идет еще из послевоенного времени — когда люди жили в бараках, в разрушенных городах, и базовая потребность в жилье была не удовлетворена. В Советском Союзе аренда жилья не была распространена, продажа и покупка квартир осуществлялись через систему обмена. Своя квартира воспринималась не просто как крыша над головой, а как символ безопасности и стабильности.

По мнению Андрея, установка на владение собственностью была внедрена управленческими структурами — своего рода программой, которая воспринималась как рациональная, но таковой не являлась. Эта модель закрепилась в сознании людей, и они продолжают ей следовать, не задавая лишних вопросов. Даже если практика уже неэффективна, люди продолжают действовать по инерции, потому что так «принято». Многие адаптировали свое мышление к этой установке: «своя квартира — значит, ты состоялся».

Андрей сравнивает отношение к недвижимости с архетипом сокровища. Это не капитал, который должен работать, а сокровище — как у викингов, которые бросали золото в болото: его невозможно было использовать, но оно имело сакральное значение. Недвижимость для поколения X — это именно такое «сокровище»: сокрытое, не обязательно функциональное, но дающее ощущение богатства и контроля. Он подчеркивал: «богатый» — это не только тот, у кого есть деньги, а тот, кто чувствует себя богатым. Иметь недвижимость — значит обладать чем-то своим, защищенным, даже если она не приносит доход.

Часто за этим стоит не столько рациональный расчет, сколько психологическая потребность в безопасности, в ощущении стабильности. Это богатство, которое, по сути, не работает, а просто существует ради внутреннего самоощущения: «у меня есть».

Он также связывает это стремление к недвижимости с темой одиночества. Люди, оставшиеся одни, либо чувствующие себя одинокими в паре, иногда пытаются «решить» это через покупку квартиры или рождение ребенка. Но, по его мнению, внешние условия не решают внутренних проблем. Более того, недвижимость может лишь усугубить разлад, если за ней стоит попытка компенсировать эмоциональную пустоту.

Например, в аристократических семьях раздельные спальни мужа и жены – это не просто бытовая деталь, а элемент ролевой игры, требующий пространства, различий, нюансов. Или в еврейской традиции — правило, по которому дети не должны входить в спальню родителей. Но такие модели возможны только при определенных жилищных условиях.

Человеку важно разнообразие не только во времени, но и в пространстве. Монотонность, уныние — часто результат однообразия среды. Пространственные перепады, разные комнаты, разные стили — все это создает ощущение игры, делает жизнь интереснее. В бедной реальности, по его словам, психологи советуют хотя бы переставить мебель, а в богатой – ходить по разным залам собственного дворца.

В этом смысле, возможно, аренда будет предпочтительнее покупки недвижимости. Однако сразу возникает противоречие: если хочется жить в пространстве, оформленном под себя, с индивидуальным стилем, то в арендованной квартире это сделать почти невозможно. Либо нужно часто переезжать, чтобы искать новое, свежее пространство, либо — накопить и купить ту самую большую квартиру, которую можно будет обустроить так, чтобы чувствовать себя в ней комфортно и даже богато.

Но в реальности, особенно если смотреть на это с точки зрения бизнеса, оформление «под себя» — это привилегия, доступная не всем. Человек сначала должен заработать деньги, а уже потом думать о персональном дизайне. На практике же арендатору предлагаются уже готовые варианты. Предпочтительнее, конечно, было бы оформить жилье под себя, но в городском контексте многие довольствуются стилем — хай-тек, английский кабинет, минимализм и т.д. И это можно сделать силами профессионалов.

Андрей отмечает, что у сельских жителей сильнее выражено стремление все делать своими руками — прибивать гвоздики, мастерить полочки. И это поколенческая история. Ранее разделения труда не было — особенно у деревенских жителей. Им приходилось вседелать самим, и это закрепилось как норма. Но сейчас, особенно в бизнесе, действует логика распределения ролей. Виктор комментирует, что компания Смарент управляетнедвижимостью и четко разграничивает: если клиент хочет сам контролировать, как сдается квартира, кого в нее заселять и какую мебель ставить — тогда ему проще не обращаться. Некоторые клиенты пытаются настаивать на необходимости разместить «желтый диван» или сдавать «только девушкам». Андрей же выступает адвокатом таких собственников. Для многих это проявление творчества (базовая потребность человека) — пусть и через чужие руки. Это не рациональность, а символическая игра. Такие желания, по его словам, чаще встречаются у поколения X, или как Андрей их называет «посюсторонние люди» — те, кто прочно укоренены в одном мире. В отличие от Y — миллениалов, которых он описывал как «потусторонние» или «воины иных миров»: они постоянно «не здесь», всегда где-то в других пространствах, увлечены кинематографом, философией, музыкой.

Поколение X смотрит на Y немного снисходительно. У них осталась власть, а у «игреков» — поиск и фантазии. Но рано или поздно и они придут к власти. Есть разница в парадигмах — у X и Y преобладает конкурентная модель. Тем, кто учился на экономических факультетах или занимается бизнесом, может казаться, что конкуренция пронизывает все. Но это не так. Конкуренция — это тяжелое бремя. Она почти всегда оборачивается проигрышем, даже если сегодня ты выигрываешь — завтра можешь проиграть.

Психика человека устроена так, что он сильнее реагирует на неудачи, чем на успехи. Поэтому, чтобы не сгореть в конкурентной гонке, нужны серьезные внутренние ресурсы. Иначе — выгорание. Когда-то даже синдром хронической усталости впервые зафиксировали у топ-менеджеров: организм просто начинал сбоить. Причины врачи так и не нашли, но он считает, что дело в самой конкурентной среде — в постоянной гонке, в утечке энергии. Она затягивает, как воронка: у человека может быть все, но счастья нет. Потому что счастье, возможно, связано не с движением, а с покоем. Может, поэтому людей и тянет к собственной недвижимости — она дает ощущение покоя.

Андрей замечает, что у таких людей нередко начинают рушиться семьи. Жены спиваются, дети становятся зависимыми — и сам человек не понимает, что произошло. Он считает, что тянет всех вверх, дает все. А на его фоне остальные начинают терять смысл. Ведь когда-то они начинали вместе. А теперь: «Я все дал, я заработал, а ты кто?» И тогда звучит: «Я тебя люблю», — но в ответ: «А я себя?» То же и с детьми: между ними и отцом возникает непреодолимая дистанция.

Виктор делится личным опытом: недавно у него родился сын, и ему посоветовали не говорить ребенку «делай, как папа». Иначе сын с ранних лет будет конкурировать с отцом — и это путь в никуда. Даже если конкуренция начнется, далеко не каждый выдержит. Лучше вообще не включать близких в эту парадигму.

Переходя к миллениалам — поколению Y, к которому он себя относит, — Виктор говорит, что их отношение к недвижимости другое. Для них ипотека — не бремя, а инструмент. В компании Смарент замечают, что именно миллениалы начали воспринимать недвижимость как инвестицию. Они не стремятся просто «иметь свою квартиру», а смотрят на жилье как на актив. При этом, несмотря на покупку, они часто продолжают снимать жилье там, где удобнее жить.

По мнению Андрея, это связано с тем, что у миллениалов сформировалась новая жизненная стратегия. Социолог Зигмунт Бауман называет ее стратегией «людей воздуха» — тех, для кого важна мобильность. В отличие от «людей земли», которые стремятся к стабильности, корням, своему дому, «люди воздуха» покупают квартиру не чтобы в ней жить, а как актив, ресурс. Жизнь не про «где моя стена», а про свободу перемещений.

Андрей замечает: ценность мобильности уже встроена в повседневность. Мобильный телефон — это не просто удобство, а символ новой стратегии. Тем, у кого эта ценность не встроена, хватает кнопочного телефона — им важна функциональность. Один его молодой знакомый, например, принципиально пользуется кнопочным телефоном и не отвечает на звонки — чтобы уменьшить мобильность доступа к себе. Это тоже выбор стратегии.

Например, пишут, что очень богатые люди — вроде потомков олигархов — могут вообще не пользоваться телефонами: «Если кому надо, придут». Такая стратегия — роскошь. Виктор придерживается другой позиции: он не хочет ездить на встречи, потому что это трата времени. Лучше Zoom. Встреча, по его мнению, часто — это пустая светская часть в начале. Но когда человеку нужно, он приедет. Когда просишь о ресурсе — значит, нужно будет немного отодвинуть свои желания и подстроиться.

Андрей находит особую прелесть в том, чтобы управлять пространством, а не временем. Виртуальные встречи, такие как Zoom, стирают границы между локациями, всепроисходит «в одном месте», но создается ощущение, что ты как будто все время в одной и той же «однушке». А он предпочитает ощущение «дворца»: если встреча — то на его территории. Виктор же говорит, что когда ему предлагают офлайн-встречу, он почти никогда не соглашается никуда ехать – или Zoom, или встреча на его территории. Он даже студию, в которой работает, приобрел и обустроил именно под себя, чтобы не зависеть от чужих пространств и не испытывать дискомфорта. Андрей называет такой подход типично миллениальским — когда жизнь все больше уходит в виртуальность, с виртуальными ролями и персонажами. Потому что за экраном — не живые люди, а, по сути, картинки. Именно поэтому он выступает против дистанционного образования. Он считает, что оно подчеркивает социальное расслоение: онлайн — для бедных, офлайн — для богатых. И эта пропасть все растет.

Как человек, работающий на телевидении, он отмечает: через экран эмоцию нужно усиливать вдвое, чтобы она дошла до зрителя. А это — дополнительные ресурсы. Преподаватели, перешедшие в Zoom во время пандемии, не стали вкладываться больше, и качество передачи информации резко упало. Он проводил замеры до и после — и когнитивные функции у студентов после периода онлайн-обучения снизились. Добавляется и утрата социализации. Он уверен, что для многих школьников, особенно в формативные годы, это было непоправимым ударом.

По его мнению, дистанционное образование стало формой социального предательства. Вместо того чтобы отпустить детей на каникулы, устроили спектакль с мертвыми экранами, за которыми могло никого не быть. Преподаватель вещал «в дырочку», и это было не просто унизительно — это было вредно. Он считает, что формальное «дистанционное обучение» только имитировало процесс, не давая реальной пользы.

Андрей сразу выступил против самого концепта дистанционного образования. Ведь концепт — это магическая вещь: он определяет восприятие реальности. А здесь был введен концепт социального разделения людей. Но человек — существо коллективное, ему нужен другой человек. И попытка превратить людей в функциональные элементы системы — это путь к дегуманизации. Он называет это «программой унасекомливания».

Он даже написал статью, где раскритиковал инициативу института при ВШЭ, который продвигал дистанционное образование. При этом, по их же опросам, 80% профессоров в стране были против. Но молодые авторы отчетов назвали их просто «отсталыми». Его возмущает: кто вы такие, чтобы судить людей, у которых вы сами учитесь? Где вы собираетесь найти новую профессуру?

Он подчеркивает: дистанционные технологии могут быть полезны, но только при грамотном и ограниченном применении. Сейчас страна столкнулась с кадровым голодом, и массовое насаждение дистантного образования только усугубляет проблему.

Виктор отмечает, что после пандемии COVID-19 отношение к недвижимости во всем мире кардинально поменялось. Ранее аренда казалась более выгодной, особенно на фоне популярности шеринг-экономики. Но после ковида — рост инфляции, скачки цен, нестабильность — все это заставляет людей переосмыслить свое отношение к собственности.

Андрей объясняет это с точки зрения иерархии ценностей. В период пандемии впервые за всю историю, по его наблюдениям, ценность здоровья превзошла ценность свободы. Люди добровольно отказываются от передвижения ради безопасности. Но свобода движения — базовая потребность человека, почти биологическая. Как гончая собака не может долго сидеть на цепи, так и человек не может долго существовать без движения. Это, по его мнению, многое говорит об антропологическом типе современного человека. Как у Ницше– концепт «последнего человека», существа, которое ради иллюзии безопасности готово отказаться от свободы. И если бы пандемия продлилась всю жизнь, он уверен: многие бы смирились, лишь бы прожить «еще пять лет никчемной жизни».

Появляется культ безопасности, который начинает подменять собой другие ценности. Это видно даже в быту — например, он живет рядом с Ботаническим садом, и по громкоговорителям на весь район передают тревожные сообщения: «Штормовой ветер», «Ожидается непогода». Хотя на деле никакой угрозы нет. Он считает это риторической манипуляцией, создающей атмосферу тревоги, особенно для «неокрепших душ». Это — симптом новой культурной установки: человек ищет норку, прячется, как персонаж из сказки о премудром пескаре.

Эти страхи и новая установка на безопасность заставляют людей стремиться к «своему углу». Если раньше популярны были мобильность, аренда, перемещения, то теперь — наоборот: устойчивость, собственность, «норка». Шеринг подходит тем, кто ценит свободу. А сегодня больше ценится стабильность.

Виктор рассказывает о своей статье в Forbes, где анализирует внутреннее расслоение этого поколения. Есть две проблемы. С одной стороны, зумеры может быть и хотели бы купить недвижимость, но не может — слишком дорого, инфляция, невыгодные ипотеки. С другой же стороны, часть этого поколения убеждены, что покупать не нужно: «мы хотим свободы, сегодня в одном городе, завтра в другом». Поколение Z часто живет как будто одним днем, не планируя накоплений и инвестиций, предпочитая тратить деньги на аренду и путешествия.

Андрей считает, что так происходит, потому что у них нет будущего. Образование разрушено, у них нет инструмента прогнозирования, и это не их вина, а беда. Компании это понимают, поэтому создают собственные внутренние университеты. Молодые люди не получают базовых навыков, не видят перспектив. Поэтому идут работать в сервис — официантами, курьерами — не потому что хотят, а потому что не видят другого пути.

Цены на недвижимость действительно выросли до абсурда. Истории о том, как кто-то в 90-х купил квартиру за три года работы, уже не актуальны. Сегодня «однушка» в новом доме на Ботанической может стоить 16 млн — и это еще хорошая цена. Но зарплаты не позволяют даже приблизиться к такому уровню накоплений. Поэтому рассказы о том, что «нужно просто поработать побольше», зумеры считают сказками. Особенно в крупных городах, где ипотека — единственный реальный способ приобрести жилье.

Более того, правила игры постоянно меняются — то ограничения на рынке, то блокировки платформ. В такой неопределенности невозможно строить долгосрочные планы. Многие молодые люди, особенно представители поколения Z, просто поставили свое будущее на паузу. И не факт, что с этой паузы удастся когда-нибудь выйти — объективные условиябудто лишили их будущего.

У миллениалов, по крайней мере, есть какое-то задел: кто-то успел купить квартиру, сделать накопления. А поколение Z не видит для себя вариантов. С экономической точки зрения это может выглядеть как пассивность, но для самих зумеров это вполне рационально. Им не нужно «рушить комфорт» ради некой абстрактной продуктивности. Более того, поколение Z не просто поздно взрослеет — оно остается в тех же комнатах, где прошло детство, поступает в вузы поблизости, не стремится уехать в другой город. И если все устраивает, зачем менять?

Старшее поколение предъявляет претензии молодым, но не предлагает взамен конструктивного решения. Но Андрей подчеркивает, что образованные молодые люди сегодня действительно часто не имеют профессиональных навыков, но это не делает их глупыми. Некоторые законодатели высказывают недовольство доходами курьеров, считая, что они получают слишком много. По их логике, если доставку ограничить, люди пойдут работать на заводы. Но это вряд ли.

Все это, по мнению Андрея, связано с тем, что поколение Z поздно взрослеет, не заводит семьи. Ответственность у них может появиться только с семьей — или вообще не появиться. Но семья как институт существует с появления человечества. Она никуда не исчезнет. А вот такие явления, как рабство, напротив, могут исчезнуть навсегда. Мечты о новом пролетариате — это прошлый век. Если хотите, чтобы вас слушали — ведите себя достойно, будьте примером, на который хочется равняться.

Касаясь будущего поколения альфа (детей до 15 лет), Андрей признает: прогнозировать трудно. Исследований нет. Но в целом работает маятниковый принцип: одно поколение противопоставляется другому. Если зумеры — деэнергизированные романтики, то альфа, вероятно, будет энергичным и прагматичным поколением. Поколение альфа, возможно, проявит больше интереса к заработку. Не потому, что учится на ошибках зумеров, а просто по стилистическому контрасту. Не грусть, а веселье, не отказ, а действие. Люди редко учатся на ошибках — важно не минус-вибрация, а плюс. И альфы, скорее всего, будут искать этот плюс.

Андрей он желает зрителям осознанности, стратегического мышления и развития эстетического чувства – именно стало особенно актуально в последние годы.